Мартынов леонид николаевич. Биография мартынов л. н Музыкальные произведения на стихи поэта

ЕГО ЛУКОМОРЬЕ (Поэтический Геркулес Леонида Мартынова)

Удивительный был поэт Леонид Николаевич Мартынов ! Обнаруживаясь каждый раз неожиданной гранью, и себе прежнему вроде бы противореча, он оставался цельным поэтическим существом, возводившим уникальное во всех отношениях литературное здание. Хотя хозяина-строителя внутри него узреть можно было не сразу и не каждому. Вероятно потому, что для лучших стихов Мартынова характерна метафорическая сгущенность и какая-то особенная художественная плотность. В его поэзии почти не слышна исповедально-интимная интонация. По стихам Леонида Мартынова не так-то просто представить себе образ самого поэта, а тем более узнать о нем что-то как о реальной личности (здесь как раз не тот случай, когда биография автора в его стихах). Эту метафорическую оболочку Мартынов использует зачастую как защитные доспехи. Зато когда, наконец, разберешься во взаимосцеплениях его образов и метафор и по-настоящему проникнешь и углубишься в мир мартыновской поэзии с ее многослойными подводными течениями, тогда и лицо поэта начнет проявляться, как изображение на фотобумаге.

Но дело не в одной только причудливой образности. По своему внутреннему складу и характеру дарования Леонид Мартынов - поэт-исследователь, поэт-ученый и философ. Он и писал иной раз так, что его мало было просто читать - следовало еще и напряженно вникать в текст, докапываться до истинного смысла сказанного. Не случайно многие почитатели таланта Мартынова отмечали как одно из главных качеств его поэтики - умный, часто неожиданный подтекст. Это, впрочем, вовсе не значило, что писал он чересчур сложно или заумно (хотя и такие нарекания в его адрес были нередки). Напротив, по свидетельству Сергея Маркова, «он брал обычно самые что ни на есть прозаические слова, но сочетал их так, что они становились поэтической речью, только ему одному присущей». Другое дело, что поистине неуемная страсть к познанию (а Мартынов прекрасно разбирался в истории, философии, географии и даже некоторых точных науках) вольно или невольно вела к мыслительной и интеллектуальной насыщенности стиха, становившейся примечательной его особенностью.

Даже обличьем Леонид Мартынов словно бы подтверждал свою ускользающую от поверхностного взгляда поэтическую индивидуальность и оригинальность. Как вспоминает алтайский писатель Марк Юдалевич, «совершенно не стремясь к этому, Леонид Николаевич и внешне более всего походил на поэта. Когда рослый, крепкий, с высоко поднятой головой, углубленный в себя, он проходил по улице, казалось, его окружает какая-то тайна».

Но свое истинное поэтическое лицо Леонид Мартынов обрел не сразу. В творческой его жизни было немало удивительных метаморфоз. Ну а ключ к пониманию поэтической биографии Мартынова можно найти в стихотворении о Геркулесе:

Мне кажется, что я воскрес.

Я жил. Я звался Геркулес.

Три тысячи пудов я весил,

С корнями вырывал я лес,

Рукой тянулся до небес,

Садясь, ломал я спинки кресел.

И умер я… И вот воскрес:

Нормальный рост, нормальный вес -

Я стал как все. Я добр и весел,

Я не ломаю спинки кресел…

И, все-таки, я Геркулес.

Поэтический Геркулес Леонида Мартынова первые признаки жизни стал подавать в начале 1920-х годов, заявляя о себе сначала как футурист и романтик, что, в общем-то, и не удивительно, если вспомнить некоторые факты его биографии.

Родился Леонид Мартынов 22 мая 1905 года в Омске, а детство провел на Транссибирской магистрали, в служебном вагоне отца - техника путей сообщения и гидротехника. Десятилетним мальчиком Мартынов прочел стихи, которые во многом определили его будущее. То был Маяковский - футурист в «желтой кофте». А шестнадцатилетним подростком, едва окончив пять классов, Леонид Мартынов решил жить литературным трудом.

Поэтический дебют юного стихотворца состоялся в 1921 году в омском журнале «Искусство». В тех юношеских стихах начинающий футурист писал, что «пахнут землей и тулупами девушки наших дней».

Время было бурное, зовущее в дорогу, в неизведанные просторы, да и наследственность, наверное, сказалась, поэтому 1920-е годы молодой поэт провел в странствиях. География их разнообразна. Сначала юный Мартынов отправился в Москву с мечтою об образовании. Только вот какого - литературного или художественного (обладал он и несомненным дарованием живописца) сразу решить не мог. Даже собрался поступать во ВХУТЕМАС. Но вскоре неожиданно для себя оказался в Балхашской экспедиции Уводстроя. А дальше - пошло-поехало: Алтай, Барабинская степь, строящийся Турксиб, таежные урманы Прииртышья… И занятия самые разные и неожиданные: сборщик лекарственных трав, искатель археологических древностей, пропагандист на агитсамолете, сельский книгоноша, рабочий гидротехничекой экспедиции, журналист…

Писал в эти годы Леонид Мартынов много и хаотично: корреспонденции, очерки и, конечно же, стихи, в которых на футуристических дрожжах поднималась поэтическая опара будущего Мартынова. Но как непрост зрелый Мартынов, так не однозначна и его ранняя поэзия. С одной стороны, фантастические корабли, плывущие высоко над городом («Воздушные фрегаты»), а с другой - предельно, вроде бы, реалистичное и конкретно точное - «сахар был сладок и соль солона» из стихотворения о портовых грузчиках. Но противоречие тут кажущееся. Разные по стилевой окраске стихи держатся, опять же, на глубоком и емком метафорическом подтексте, в котором находит отражение поэтический взгляд Леонида Мартынова, характерный именно соединением фантастического и реального, сказочного и обыденного.

Особенность эта лучше и отчетливей всего, пожалуй, проявилась в любимой мартыновской теме Лукоморья. В стихотворных рассказах Леонида Мартынова о волшебной стране действительность перемешана с вымыслом, а реальные очертания жизни невозможно, как правило, отделить от прозрений и дерзких фантазий поэта.

Стихотворение «Лукоморье», написанное в 1937 году после таких его замечательных стихов, как «Река Тишина» и «Подсолнух» и ставшее началом одноименного цикла, в определенной мере можно считать в творчестве Мартынова этапным. Леониду Николаевич был в это время в возрасте Христа и в поре наступившей литературной и человеческой зрелости, его поэтический Геркулес прочно вставал на ноги.

Лукоморье и «воздушные фрегаты» стали сквозными образами всей мартыновской поэзии.

Любопытно, что Лукоморье отзовется в дальнейшем не только в его лирике, но и в его военной публицистике. В годы Великой Отечественной войны поэт много сил отдавал оперативной газетной работе и деятельно участвовал в выходивших в Омске «Окнах ТАСС». Он публикует очерк «Лукоморье», вызвавший большой читательский резонанс. Несколько позже появляется брошюра «Вперед, за наше Лукоморье!», где очерк дополнен откликами фронтовиков. Не оставлял он и работу над стихами, о чем свидетельствуют поэтически сборники этих лет «За Родину» (1941), «Мы придем» (1942), «Жар-цвет» (1944). Как отзывался о них критик Виктор Утков, «в стихотворениях, сказках, балладах, сказах, вошедших в эти сборники, отчетливо видишь стремление поэта к наиболее яркому, сильному и доходчивому выражению мыслей и чувств, владевших людьми в те трудные годы, ощутим недюжинный темперамент поэта». А как писал сам Мартынов в автобиографии, «тема о потерянном и вновь обретенном Лукоморье стала основной темой моих стихов в дни Великой Отечественной войны… Я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое счастье». Что касается романтического образа «воздушных фрегатов», возникшего в 1922 году (одноименное стихотворение было опубликовано в 1923 году в журнале «Сибирские огни»), то он отозвался в поздней прозе Леонида Мартынова, в его книге новелл «Воздушные фрегаты».

Тема Лукоморья тесно связана с такой яркой страницей поэтического творчества Леонида Мартынова, как его знаменитые исторические поэмы, в числе которых «Правдивая история об Увенькае», «Искатель рая», «Домотканая Венера», «Тобольский летописец», а так же тематически родственные им прозаические произведения - «Повесть о Тобольском воеводстве» и «Крепость на Оми».

Столь крутая метаморфоза - из футуриста и романтика, певца современности в историка и эпика - может показаться неожиданной. Но лишь на первый взгляд, поскольку многое из того, что переполняло поэта, в форму малоформатных стихотворных жанров уже не укладывалось, да и сама атмосфера предвоенного десятилетия, все сильнее наполнявшаяся грозовым электричеством, заставляла многих художников обращаться к героическому прошлому страны.

Чувство истории, также овладевшее и Леонидом Мартыновым, предельно обострилось, когда попал он на русский Север, где поэт, по собственному признанию, «особенно ощутил эту взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего».

На Севере Мартынов оказался не по своей воле. В 1932 году его арестовали по так называемому делу «сибирских поэтов». Вместе с Павлом Васильевым, Николаем Ановым, Евгением Забелиным, Сергеем Марковым и Львом Черноморцевым он был обвинен в антисоветских настроениях и выслан. Несколько лет поэт провел сначала в Ярославле, потом в Архангельске и Вологде. В редакции вологодской газеты «Красный Север» он встретил свою будущую жену Нину Анатольевну, работавшую там секретарем-машинисткой. В конце 1935 года, уже с нею, он вернулся в Омск и поселился в деревянном доме на улице Красных зорь. Здесь в основном и был создан его знаменитый свод исторических поэм.

В этих больших, богатых выдумкой стихотворных повестях соединились прозорливость историка с прозрениями поэта. Леонид Мартынов совершенно по-новому показал прошлое Сибири. (Вообще же, Сибирь у Мартынова - не просто одна из основных «тем», но и сама его творческая основа). Сибирь у него не только дикая безрадостная глухомань. Здесь живут смелые, честные и пытливые люди, в которых зреет дух бунтарства. Такие, например, как казахский юноша-толмач Увенькай, переводящий на родной язык великого Пушкина, офеня-лотошник Мартын Лощилин, или доморощенный летописец ямщик Илья Черепанов, который пишет правдивую летопись Сибири… Изображая их, автор находит глубинные связи между явлениями, казалось бы, далекими. Так, сила художественной логики Мартынова сближает Увенькая и Пушкина, книгоношу Лощилина и английского поэта, автора «Потерянного рая» Мильтона. Леонид Мартынов не стремится изображать крупные исторические события и личности. Но дух эпохи в его поэмах присутствует. Да и не столько сами по себе исторические события и факты интересовали Мартынова, сколько истоки этих событий и психология простых людей - подлинных творцов истории.

В исторических поэмах Леонид Мартынов проявился, помимо прочего, еще и как блестящий мастер стихотворного повествования, владеющий этим редким качеством с исключительной непринужденностью. Любопытно, что печатал он свои поэмы специально как прозу - от поля до поля, тем не менее, в этих длинных строках сразу же улавливался стихотворный размер.

Исторические поэмы Леонида Мартынова стали крупным явлением в нашей литературе. Выплеснувшись в них как-то разом, взвихрившись одним мощным протуберанцем, Мартынов к жанру этому после 1940 года, когда в Омске и Москве одна за другой вышли книги с его поэмами, не возвращался, чем очередной раз удивил критиков и почитателей своего таланта.

Окончание Великой Отечественной войны Леонид Мартынов встретил выходом двух поэтических сборников - «Лукоморье» (Москва, 1945) и Эрцинский лес» (Омск, 1946). Вошедшие туда стихи были написаны в военные годы и отличались ясным пониманием процессов истории, глубиной мысли и подлинным поэтическим мастерством. Тем не менее, у ряда критиков и коллег по цеху вызвали они бурю негодования. Особенно сборник «Эрцинский лес». Вера Инбер, в частности в разгромной рецензии «Уход от действительности» писала, что у Мартынова «неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу» и что, «видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. И если он не пересмотрит своих сегодняшних позиций, то наши пути могут разойтись навсегда…». Все это было прямой реакцией на опубликованное в августе 1946 года Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», после которого началось жесткое закручивание «идеологических гаек», больно аукнувшееся и на Леониде Мартынове. После 1946 года стихи его перестали публиковать.

Поэтический Геркулес умер…

Сразу после войны Леонид Мартынов переехал в Москву, поселился с женой в Сокольниках. Надо было чем-то жить. И однажды на квартире Мартыновых появился венгерский поэт Антал Гидаш, который предложил перевести для готовящегося однотомника стихи венгерского классика Шандора Петефи. Так началась переводческая деятельность Леонида Мартынова, которая тоже впечатляет. Благодаря его усилиям на русском языке появились стихи и поэмы Адама Мицкевича, Десанки Максимович, Юлиана Тувима, Артюра Рембо, Пабло Неруды… Но больше всего переводил он венгерских поэтов. За что правительство Венгрии в 1950 году наградило его орденом Золотой Звезды первой степени и орденом Серебряной Звезды.

Переводы переводами, а вот солнце поэта Леонида Мартынова, казалось, уже закатывалось за горизонт. К счастью, не закатилось. Его только на время закрыла туча. Мартынов продолжал писать стихи, пока, правда, «в стол». Но, как признают потом критики, «это были годы расцвета его творчества».

Первым шагом возвращения Леонида Мартынова из забвения послужила статья Ильи Сельвинского «Наболевший вопрос», опубликованная в 1954 году, где, говоря о советских поэтах, автор упомянул и Мартынова как «человека, постигшего тайну скрипичного волшебства». В 1955 году, когда Мартынову исполнилось пятьдесят, стараниями молодых поэтов состоялся его вечер в ЦДЛ, а несколько месяцев спустя в издательстве «Молодая гвардия» вышла после десятилетнего перерыва книжка Леонида Мартынова. Называлась она просто - «Стихи», и мгновенно стала популярной. О полузабытом поэте заговорили, после нее он, без преувеличения, «проснулся знаменитым».

«Что такое случилось со мною? - удивлялся он сам. - Говорю я с тобою одною, // а слова мои почему-то // повторяются за стеною, // и звучат они в ту же минуту // в ближних рощах и дальних пущах, // в близлежащих людских жилищах // и на всяческих пепелищах, // и повсюду среди живущих. // Знаешь, в сущности, это неплохо! // Расстояние не помеха // ни для смеха и ни для вздоха. // Удивительно мощное эхо! // Очевидно, такая эпоха».

Эпоха действительно, наступала для поэзии благоприятная. Поэзия становилась властителем дум и сердец, выливалась в пространства зрительных залов, стадионов и площадей, в огромные книжные тиражи. Поэтический Геркулес Мартынова, окунувшись в живую воду этой эпохи, воскресал…

Леонид Мартынов много и напряженно в послевоенные десятилетия годы работал. И писал о современности. Причем сам он считал эти стихи «более значительными в своем творчестве, чем писал раньше». И не случайно. Одна за другой выходят у него поэтические сборники. В 1966 году книга Леонида Мартынова «Первородство» была удостоена Государственной премии РСФСР, а в 1974-м книга «Гиперболы» - Государственной премии СССР.

Да, современность занимает главное место в поэзии Леонида Мартынова 1950-х - 1970-х годов. Но это не значит, что прошлое навсегда ушло из его творчества. Как и будущее, оно продолжало постоянно присутствовать в нем, поскольку, по признанию самого Мартынова, писал он «о сегодняшнем дне, преображающемся в день грядущий». С другой стороны, о чем бы ни говорил Леонид Мартынов в своих стихах, - о Лукоморье ли, раскопках Помпеи, о XXI веке, - они всегда очень современны по духу, ибо постоянно вовлекают читателя в сферу напряженных поисков истины.

Хотя и современность, надо сказать, Леонид Мартынов тоже понимал весьма своеобразно. До последних дней своих (а умер он 21 июня 1980 года) жил поэт как бы на грани прошлого с грядущим, воспринимая настоящее как некий миг перехода в будущее.

«Всем мы о будущем помним. // К революции духа зовем», - писал когда-то семнадцатилетний Мартынов, отправляя в дальний путь свои «Воздушные фрегаты» на поиски духовного Лукоморья, которым отдал, по существу, всю жизнь. Давно уже нет поэта в живых, но величавые его поэтические корабли продолжают свой вечный путь…

А. Горшенин

Дементьев В. Леонид Мартынов: поэт и время. - М., 1986.

Воспоминания о Л. Мартынове. Сборник. - М., 1989.

Леони́д Никола́евич Марты́нов (1905-1980) - русский поэт и журналист, переводчик поэзии. Лауреат Государственной премии СССР ().

Энциклопедичный YouTube

1 / 1

✪ Леонид Мартынов «Он залатан…»

Субтитры

Биография

В 1932 году был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде и осуждён по делу так называемой «Сибирской бригады » по статье 58/10 УК РСФСР к высылке на три года в Северный край . (Реабилитирован прокуратурой СССР 17 апреля 1989 года посмертно). Административную ссылку провёл в Вологде , где жил с 1932 до 1935 год. Работал в местной газете «Красный Север », где и встретился с будущей женой, Ниной Поповой. После ссылки они вдвоём вернулись в Омск.

Началом «настоящей литературной известности» поэт называл публикации «Увенькая» и «Тобольского летописца» в «Сибирских огнях» В. Итина в 1936 году. По словам поэта, Вивиан Итин сыграл большую роль в его жизни: «…Нас объединяли многие творческие и, я бы сказал, политические, государственные интересы» .

Сборник «Лукоморье», «зарезанный» А. А. Фадеевым , усилиями нового председателя Союза писателей СССР Н. С. Тихонова вышел в 1945 году . В феврале 1946 года Л. Н. Мартынов переехал в Москву.

В декабре 1946 года в «Литературной газете» вышла разгромная статья В. М. Инбер о книге стихов «Эрцинский лес» (Омск, 1946) . После резкой критики и «проработки» в Москве, Омске и Новосибирске тираж книги был уничтожен, и доступ к печати закрылся на девять лет. Всё это время поэт писал «в стол» и зарабатывал переводами.

Переводил на русский язык стихотворения английских (Ч. Дибдин , А. Теннисон), чешских (Ян Неруда), чилийских (Пабло Неруда), венгерских (Э. Ади , А. Гидаш , Д. Ийеш , Ш. Петефи , И. Мадач , А. Йожеф), литовских (Э. Межелайтис), польских (Я. Кохановский , А. Мицкевич , Ю. Тувим , Ю. Словацкий , Ю. Пшибось , А. Важик , Ц. Норвид , К. Галчинский), французских (А. Рембо , В. Гюго , Ш. Бодлер), итальянских (С. Квазимодо , А. Северини), югославских (О. Жупанчич , М. Крлежа) и других поэтов. По словам Л. М., он перевёл около ста тысяч стихотворных строк. За переводческую деятельность награждён правительством Венгрии орденами «Серебряный Крест» (1949), «Золотая Звезда» (1964) и «Серебряная Звезда» (1970).

Первая книга после вынужденного простоя вышла в 1955 году - книга «Стихи» была «первым поэтическим бестселлером» после войны, сразу стала редкостью ; в 1957 году она была переиздана. После этого Мартынова стали печатать так часто, что Ахматова по этому поводу с неудовольствием заметила, что «поэту вредно часто печататься» . Несмотря на признание, поэт вёл закрытый образ жизни, и уже при жизни его называли не иначе как «тихий классик»

Мартынов пишет повествовательные и описательные стихи, но преобладают у него такие, в которых конкретное происшествие служит толчком для философского анализа - в форме непосредственного размышления или в образной форме. … В богатстве образного языка Мартынова отражается и современная цивилизация, и природа; звукового воздействия он достигает с помощью аллитераций и выстраивания словесных рядов.

Историки литературы часто упоминают имя Мартынова в связи с выступлением на общемосковском собрании писателей 31 октября 1958 года, где речь шла о Б. Л. Пастернаке . Вернувшегося только что из Италии Л. Мартынова вызвали на трибуну рассказать об отношении итальянцев к Пастернаку. Мартынов выразил раздражение «сенсационной трескотнёй» заграничной печати вокруг одного имени. Хотя Мартынов присоединил свой голос к хору осуждавших Пастернака, отмечалось, что его выступление было далеко не самым резким .

В 1960-1970 годах писал книгу мемуарной прозы, которую задумывал назвать «Стоглав». Сам поэт писал, что «Стоглав » «касается не только возникновения того или другого моего стихотворения, но, будучи правдив и ясен, по возможности - всего строя жизни» . Однако время и цензура не позволили напечатать все главы одновременно, потому последовательность глав нарушена. Первый сборник автобиографических новелл «Воздушные фрегаты» вышел в 1974 году. По красоте стиля и широте охвата его можно назвать «энциклопедией» жизни омских художников 1920-1940-х годов. Второй сборник новелл - «Черты сходства» - вышел уже после смерти поэта . И, наконец, спустя четверть века, в 2008 году были напечатаны все остальные новеллы книги «Стоглав» .

В августе 1979 года умерла жена Нина, а 21 июня 1980 года - и сам поэт. Похоронен в Москве на Востряковском кладбище (участок 19). Незадолго до смерти заключил брак с Галиной Алексеевной Суховой (3 апреля 1925, Москва - 22 января 2016, Москва) . Г. А. Сухова-Мартынова посвятила себя работе с архивами поэта и изданию новых книг, и до последнего дня занималась архивом мужа .

В тот момент, когда трагически ощущался уход великих русских поэтов XX века, особенно драгоценным было присутствие каждого, удерживающего традицию, успевшего подышать воздухом поэтического обновления начала века. Леонид Мартынов был одним из последних.

Награды и премии

Адреса

Омск Вологда Москва

• 1946-1957 - ул. 11-я Сокольническая, д. 11, кв. 11 (ныне - ул. 4-я Сокольническая; дом не сохранился).
• 1957-1980 - Ломоносовский пр-т, д. 19.

Музыкальные произведения на стихи поэта

На стихи Мартынова написано немного песен, так как «внешне стихи Мартынова отнюдь не музыкальны» . Одним из первых музыкальных произведений стала кантата И. Дунаевского «Мы придём!» (1945). Кантата была написана в годы войны и отличается «драматическим пафосом и скорбной торжественностью» .

В пятидесятые годы М. Таривердиев написал вокальный цикл на стихи «Вода», «Листья», «Вечерело». У барда В. Берковского есть песня «Ты относишься ко мне, как к полям…». В 1980-х гг. В. Бутусов (рок-группа «Наутилус Помпилиус») в первом альбоме «Переезд » использовал венгерскую поэзию в переводе Мартынова («В итальянской опере», «Битва с магнатом», «Музыка», «Ястребиная свадьба»). В следующих альбомах «Наутилус» так же прибегал к поэтическим переводам Мартынова - «Князь тишины » Эндре Ади стал заглавной песней для пятого альбома «Наутилуса».

Александр Локшин написал симфонию № 9 для баритона и струнного оркестра на стихи Леонида Мартынова (1975 год) . Антон Шатько - песню «Нежность» . Опера Андрея Семёнова «Омский пленник», 1996-1997 гг. (по поэме «Правдивая история об Увенькае, воспитаннике азиатской школы толмачей в городе Омске»)

О Л. Н. Мартынове

Мартынов знает, какая погода
Сегодня в любом уголке земли:
Там, где дождя не дождутся по году,
Там, где моря на моря натекли.

Идёт Мартынов мрачнее тучи.
- ?
- Над всем Поволжьем - ни тучи,
Или: - В Мехико-сити мороз,
Опять бродяга в парке замерз.

Подумаешь, что бродяга Гекубе?
Небо над нами все голубей.
Рядом с нами бодро воркует
Россыпь общественных голубей.

Мартынов выщурит синие, честные,
Сверхреальные свои глаза
И шепчет немногие ему известные
Мексиканские словеса.

Тонко, но крепко, как ниткой суровой,
Он связан с этой зимой суровой,
С тучей, что на Поволжье плывёт,
Со всем, что на этой земле живёт.

Борис Слуцкий. Собрание сочинений в 3 т. - М. : Художественная литература, 1991

Мы придём : Книга стихов. - Омск: Областное государственное издательство, 1942. - 52 с.

Вперёд, за наше Лукоморье! - Омск, Омгиз, 1942 . - 32 с.

Жар-цвет : Книга стихов. - Омск: Областное государственное издательство, 1943 (на обложке: 1944). - 68 с. - 9000 экз.

. - Омск: Омгиз, 1945. - 100 с. - 10 000 экз.

Лукоморье : Книга стихов. - М. : Советский писатель, 1945. - 80 с. - 10 000 экз.

Эрцинский лес : Книга стихов. - Омск: ОмГИЗ, 1945 (на обложке: 1946). - 132 с.

Стихи . - М. : Молодая гвардия, 1955. - 104 с. - 10 000 экз. (переиздание: 1957. - 25 000 экз.).

Лирика : Книга стихов. - М. : Советский писатель, 1958. - 120 с. - 10 000 экз.

Стихотворения . - М. : Художественная литература, 1961. - 240 с. (Серия «Библиотека советской поэзии»).

Новая книга . Книга стихов. - М. : Московский рабочий, 1962. - 112 с. - 60 000 экз.

Поэмы / [Вступительная статья С. Залыгина]. - Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1964. - 162 с.

Стихи . - М. : Правда, 1964 (Б-ка журнала «Огонёк»). - 32 с.

Первородство : Книга стихов. - М. : Молодая гвардия, 1965. - 352 с.

Стихотворения и поэмы в 2-х томах . - М. : Художественная литература, 1965. - 50 000 экз.

Голос природы . Книга стихов. - М. : Советский писатель, 1966. - 168 с. - 50 000 экз.

Стихотворения . - М. : Художественная литература, 1967. - 80 с. (серия «Библиотечка русской советской поэзии в 50 книжках»).

Первородство : Книга стихов. - М. : Советская Россия, 1968. - 352 с.

Людские имена : Книга стихов. - М. : Молодая гвардия, 1969. - 160 с. - 50 000 экз.

Повесть о Тобольском воеводстве . - Новосибирск, 1970.

Во-первых, во-вторых и в-третьих : Стихи разных лет. - М. : Молодая гвардия, 1972. - 304 с. - 50 000 экз.

Гиперболы : Книга стихов. - М. : Современник, 1972. - 208 с. (переиздание: Стихи. - М. : Современник, 1978).

Избранная лирика . - М. : Детская литература, 1973. - 192 с. - 50 000 экз.

Воздушные фрегаты : Книга новелл. - М. : Современник, 1974. - 328 с. - 200 000 экз.

Пути поэзии . - М. : Советская Россия, 1975 (Писатели о творчестве). - 96 с.

Земная ноша : Книга стихов. - М. : Современник, 1976. - 240 с. - 50 000 экз.

Собрание сочинений : В 3 т. - М. : Художественная литература, 1976-1977. - 75 000 экз.

Узел бурь : Книга стихов. - М. : Современник, 1979. - 160 с.

A book of poems. - Книга стихов. (Парал. рус.-англ.) - М. : Прогресс, 1979. - 230 с.

Золотой запас : Книга стихов. - М. : Советский писатель, 1981. - 248 с. - 100 000 экз.

Черты сходства : Новеллы. - М. : Современник, 1982. - 224 с.

Река Тишина : Стихотворения и поэмы, 1919-1936. / Предисл. С. Залыгина . - М. : Молодая гвардия, 1983 (серия «В молодые годы»). - 176 с.

Стихотворения и поэмы . - М. : Современник, 1985. - 336 с. (Библиотека поэзии «Россия»).

Воздушные фрегаты : Новеллы. - Омск: Омское книжное издательство, 1985.

Стихотворения и поэмы . - Л. : Советский писатель, 1986. - 768 с. (Библиотека поэта. Большая серия).

Стихотворения . - М. : Советская Россия, 1987. - 336 с. (серия «Поэтическая Россия»).

Избранные произведения в двух томах . - М. : Художественная литература, 1990. - 50 000 экз.

Дух творчества : Стихотворения, поэмы. - М. : Русская книга, 2000.

У дверей вечности : Стихотворения. - М. : ЭКСМО-Пресс, 2000.

«Буря календарь листала…» - М. : Молодая гвардия, 2005.

Избранное . - М. : Мир энциклопедий Аванта +, Астрель, 2008 (серия «Поэтическая библиотека»).

Дар будущему : Стихи и воспоминания / Сост. Г. А. Сухова-Мартынова, Л. В. Сухова. - М. : Вече, 2008.

Книги переводов

Большинство переводов вышли в коллективных сборниках переводов, хрестоматий, антологий. Ниже приведены семь книг переводов поэта.

• Такташ Х. Стихи / Пер. с татар. Л. Мартынова. Казань, 1948.
• Мадач Имре. Трагедия человека: Пьеса / Пер. с венг. Леонида Мартынова. М., 1964.
• Поэты разных стран: Стихи зарубежных поэтов в переводе Леонида Мартынова. М.: Прогресс, 1964. (Серия «Мастера поэтического перевода», вып.2).
• Такташ Х. Письма в грядущее: Стихотворения и поэмы / Пер. с татар. Л. Мартынова. Казань, 1971.
• Ади Э. Стихи / Пер. с венг. Леонида Мартынова. М., Худож. лит., 1975. - 192 с.
• Межелайтис Э. Голос / Стихи в пер. Л. Мартынова. Вильнюс, 1977.
• Вёрёшмарти М . Чонгор и Тюнде: Пьеса-сказка / Пер. с венг. Л. Мартынова. М., Худож. лит., 1984. - 212 с.

Леонид Николаевич Мартынов (1905-1980) - русский поэт и журналист, переводчик поэзии. Лауреат Государственной премии СССР (1974).

Биография

Родился 9 (22) мая 1905 года в Омске в семье гидротехника путей сообщения Николая Ивановича Мартынова и дочери военного инженера-кантониста, учительницы Марии Григорьевны Збарской. Сибирский род Мартыновых идёт от «владимирского коробейника-книгоноши Мартына Лощилина, осевшего в Семипалатинске».

Дебютировал в печати в 1921 году заметками в омских газетах «Сигнал», «Гудок», «Рабочий путь». Первые стихотворения были напечатаны в сборнике «Футуристы», изданном в походной типографии агитпарохода «III Интернационал». Входил в футуристическую литературно-художественную группу «Червонная тройка» (1921-1922), куда входили также В. Уфимцев, В. Я. Шебалин и Н. А. Мамонтов. В конце 1921 года вслед за Н. А. Мамонтовым уехал поступать во ВХУТЕМАС, однако оба они вскоре вернулись из-за неустроенности быта. Став в 1924 году разъездным корреспондентом газеты «Советская Сибирь» (Новониколаевск), Мартынов исколесил всю Западную Сибирь и Казахстан. Участвовал в геологических экспедициях. В 1927 году редактор «Звезды» Н. С. Тихонов напечатал стихотворение «Корреспондент» - первая публикация за пределами Сибири. В 1930 году в Москве вышла первая книга Мартынова - очерки о Прииртышье, Алтае и Казахстане «Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу» (Москва, «Федерация», 1930). В 1932 году сдал в редакцию «Молодой гвардии» книгу «новелл о любви и ненависти в годы начала социалистической перестройки», которую так и не напечатали и которая считается ныне пропавшей.

В 1932 году был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде и осуждён по делу так называемой «Сибирской бригады» по статье 58/10 УК РСФСР к высылке на три года в Северный край. (Реабилитирован прокуратурой СССР 17 апреля 1989 года посмертно). Административную ссылку провёл в Вологде, где жил с 1932 до 1935 год. Работал в местной газете «Красный Север», где и встретился с будущей женой, Ниной Поповой. После ссылки они вдвоём вернулись в Омск.

Началом «настоящей литературной известности» поэт называл публикации «Увенькая» и «Тобольского летописца» в «Сибирских огнях» В. Итина в 1936 г. По словам поэта, Вивиан Итин сыграл большую роль в его жизни: «…Нас объединяли многие творческие и, я бы сказал, политические, государственные интересы».

В 1939 году к Мартынову пришла литературная известность: вышла книга «Стихи и поэмы» (Омск, 1939). Поэмы с исторической сибирской тематикой заметил и оценил К. М. Симонов в рецензии «Три поэмы» («Литературная газета», июль 1939). На следующий год вышли исторический очерк об Омске «Крепость на Оми» и книги «Поэмы» (вышли одновременно в Москве и Омске).

В 1942 году благодаря хлопотам писателя А. Калинченко был принят в СП СССР. В 1943 году К. М. Симонов предложил своё место фронтового корреспондента в «Красной Звезде». Мартынов вернулся в Омск «за вещами», но был тут же призван в армию, в Омское пехотное училище. По состоянию здоровья был освобождён от военной службы, и служил как литератор - писал историю училища.

Сборник «Лукоморье», «зарезанный» А. А. Фадеевым, усилиями нового председателя Союза писателей СССР Н. С. Тихонова вышел в 1945 году. В феврале 1946 года Л. Н. Мартынов переехал в Москву.

В декабре 1946 года в «Литературной газете» вышла разгромная статья В. М. Инбер о книге стихов «Эрцинский лес» (Омск, 1946). После резкой критики и «проработки» в Москве, Омске и Новосибирске тираж книги был уничтожен, и доступ к печати закрылся на девять лет. Всё это время поэт писал «в стол» и зарабатывал переводами.

Переводил на русский язык стихотворения английских (Ч. Дибдин, А. Теннисон), чешских (Ян Неруда), чилийских (Пабло Неруда), венгерских (Э. Ади, А. Гидаш, Д. Ийеш, Ш. Петефи, И. Мадач, А. Йожеф), литовских (Э. Межелайтис), польских (Я. Кохановский, А. Мицкевич, Ю. Тувим, Ю. Словацкий, Ю. Пшибось, А. Важик, Ц. Норвид, К. Галчинский), французских (А. Рембо, В. Гюго, Ш. Бодлер), итальянских (С. Квазимодо, А. Северини), югославских (О. Жупанчич, М. Крлежа) и других поэтов. По словам Л. М., он перевёл около ста тысяч стихотворных строк. За переводческую деятельность награждён правительством Венгрии орденами «Серебряный Крест» (1949), «Золотая Звезда» (1964) и «Серебряная Звезда» (1970).

(1905 - 1980)

Из книги судеб. Леонид Николаевич родился 9 (22) мая 1905 года в Омске в семье техника путей сообщения, детство провёл на Великом Сибирском железнодорожном пути, в служебном вагоне отца.

В 1921-м ушёл из пятого класса школы, сменил множество занятий (от сельского книгоноши до члена геолого-разведочной экспедиции). В конце 1920-х - начале 1930-х в качестве корреспондента сибирских газет и журналов много ездил по Сибири и Казахстану. Опубликовал несколько очерковых книг. Его первые стихи печатались в омском журнале «Искусство», в журналах «Сибирские огни», «Сибирь», газетах «Омский водник», «Рабочий путь». Ранние стихи и поэмы Мартынова («Звериха», 1925; «Золотая лихорадка», 1926) противопоставляют дерзость мечты и чувство «праистории», связанное с поэтическим восприятием величественного и древнего простора Сибири, мещанско-обывательскому миру горожан времён НЭПа. В эти же годы у Мартынова пробуждается интерес к прошлому Сибири в его конкретных историко-бытовых деталях (поэмы «Старый Омск», «Адмиралтейский час», 1924; «Сестра», 1939).

Историческому прошлому «азиатской» России (с проекцией в настоящее) посвящён своеобразный цикл сюжетных поэм «Патрик» (1935), «Правдивая история об Увенькае» (1935-1936), «Рассказ о русском инженере» (1936), «Тобольский летописец» (1937), «Искатель рая» (1937), «Волшебные сады» (1938), «Исповедь Елтона», «Сказка про атамана Василия Тюменца», «Домотканая Венера» (все - 1939), баллад «Бусы», «Пленный швед», «Ермак» и др. Поэмы отличаются изощрённой фабулой, великолепным знанием фольклорного и историко-бытового материала, масштабностью историко-философского фона. «Я ощущал прошлое на вкус, цвет и запах», - говорил поэт.

Поэмы написаны в оригинальной стихотворной манере: классический размер передан длинной прозаизированной строкой, что наряду с естественными интонациями диалога приближает ее к гибкой форме народного раёшника. Своеобразными комментариями к поэмам являются художественно-исторические очерки в прозе «Крепость на Оми» (1939) и «Повесть о Тобольском воеводстве» (1945).

Стержневой мотив лирических стихов Мартынова тридцатых годов - сказочно-фантастическая тема Лукоморья, нашедшая завершение в сборнике с одноимённым названием (1945). Заимствованный из новгородских сказаний образ Лукоморья (Обской губы) символически многогранен. Поэт рассматривал свои произведения как единую стихотворную повесть о легендарной стране счастья. Послевоенная критика резко осудила «лукоморский» цикл за «вневременность» и «аполитичность», что привело к почти десятилетнему перерыву в публикации стихов поэта.

Со второй половины 1940-х гг. лирическое творчество Мартынова вступает в пору расцвета («Седьмое чувство», «Земля», «Мир»). Для героя его лирики тех лет характерно радостное ощущение внутренней свободы, желание взять на себя ответственность за судьбы мира и человечества («Мне кажется, что я воскрес...», «Царь Природы», «Дедал», «Люди», «Радиоактивный остров», «Европа», « Свобода»).

Стихи Мартынова аллегоричны. Многие из них посвящены смене времён года, природе в её вольно-стихийных и тревожных проявлениях. Описания природы иносказательно раскрывают мысль поэта о неизбежности обновления бытия и человеческих отношений («Вода», «Август», «Клинок», «Градус тепла», «Дуб», «Декабрь», «Дрёма луговая»). Предельно обобщённая форма выражения мысли и чувства сообщает стихам Мартынова поистине космический масштаб («Природа», «Гимн Солнцу», «Северное сияние», 1965). «Гордость за нашего современника, творящего, мыслящего, идущего непроторёнными путями, делающего чудеса и достойного этих чудес, составляет краеугольный камень творчества Л. Мартынова», - писал В. Луговской.

Первоисточник: сайт biography.5litra.ru

Вологодская ссылка

Когда эта тема была запретной, Мартынов мог ограничиться только намёком, рассчитывая на понимающих современников. В автобиографическом очерке «Мой путь» (1960) Л. Н. мимоходом замечает, что в начале 1930-х годов он «оказался» на русском Севере. И называет города: Архангельск, Вологда, Ярославль. Теперь известно: то была административная ссылка за принадлежность к литературной группе «Памир» (1928 - 1920). Мартынов не любил вспоминать это «дело», как и вынужденное выступление против Б. Пастернака в октябре 1958 года. Московские литераторы* , знавшие Мартынова, свидетельствуют о непреодолённом чувстве страха у поэта, тяжело пережившего террор сталинских времён. Три года ссылки в Вологде (1932 - 1935) оставили неизгладимый след в жизни Л. Н. Однако здесь же, в старинном русском городе, он нашёл и своё счастье, встретив Нину Анатольевну Попову, ставшую его другом и женой.

В объёмистом томе материалов по делу № 122613 о членах «Сибирской бригады»** сохранилось письмо Мартынова к руководству ОГПУ, представляющее несомненный интерес для будущих авторов жизнеописания поэта. Но, прежде чем представить его читателю, следует сказать, что в деле находится ещё один документ, который можно рассматривать как сопутствующее пояснение к письму-заявлению Мартынова. На бланке полномочного представительства (ПП) ОГПУ по Северному краю за № 18330 (апрель 1933-го) отпечатана служебная записка местных чекистов в Центр. В ней излагается суть ходатайства а/сс, то есть антисоветского ссыльного, писателя.

СПО ОГПУ (4-е отделение)

г. Москва

К № 59452 от 7/V11-32 г. препровождаем на Ваше распоряжение заявление а/сс литератора Леонида МАРТЫНОВА, находящегося в ссылке в Вологде, с его просьбой о предоставлении ему места ссылки в другом городе вне пределов Севкрая.

Сообщаем, что при отсутствии издания в Севкрае художеств. литературы, предоставить а/сс МАРТЫНОВУ работу по его специальности не представляется возможным, газетный заработок в условиях Вологды недостаточен.

ПРИЛОЖЕНИЕ: Упомянутое.

НАЧ. СПО ПП ОГПУ СК (Штейн)

Вр. НАЧ. 4-го отд. СПО (Бабаевский)

На документе резолюция московского начальника: «Можно направить в Ср. Азию. 24.IV».

Поскольку на служебной записке рядом с исходящим номером значится фамилия Коничева, то легко предположить, что чекист-писатель Константин Иванович Коничев (1904 - 1971), занимавший в то время руководящее положение в ПП ОГПУ Северного края, в меру сил и возможностей содействовал хлопотам Мартынова о перемене места ссылки. Но Л. Н. изменил первоначальное намерение, потому что коренным образом изменилась его личная жизнь.

Через ПП ОГПУ по северному краю

В ОГПУ (Москва)

От Леонида Николаевича Мартынова, литератора, высланного в Северный край, работающего в гор. Вологде, в редакции газеты «Красный Север».

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я был выслан в 1932 году из Москвы в Северный край в результате вашего решения по делу литературной группы «Сибиряки». Срок ссылки - три года. Он кончится через 11 месяцев - 14 марта 1935 года.

В конце 1932 года и в начале 1933 года я подавал вам заявления с просьбой перевести меня в Среднюю Азию. Эти заявления были вызваны тем, что в начале своего пребывания в Северном крае я тосковал по привычной обстановке работы в азиатской части СССР, болел от перемены климата, не освоился с новой обстановкой работы. Ответа на свои ходатайства я в то время не получил. И после этого ходатайств не повторял, так как с лета 1933 года я вполне освоился с работой в Северном крае, вошёл в курс интересов края и вместе с партийными и общественными организациями Вологды, которые, проверив меня, допустили меня до работы, борюсь за превращение отсталого, глухого севера в север социалистический.

Считаю свою работу в Вологде работой полезной и для трудящихся края, и для себя лично как писателя. Кроме ежедневной оперативной работы в газете «Красный Север», кроме помещения статей, очерков и т.д., я написал и опубликовал в северном краевом журнале «Звезда севера» поэму «Торгуй, Двина!» и балладу «Три брата», заканчиваю большую поэму о Северном крае «Патрик», работаю над книгой художественных очерков «На юге севера». Это - книга о колхозниках, о социалистической перестройке сельского хозяйства, о соревновании Вологды с Ярославлем в животноводстве, о внедрении новых южных культур на полях севера, о кустарях-колхозниках, объединённых союзами промкооперации (кружевницы, судостроители, игрушечники, деревообделочники...)

Появилось несколько моих статей в краевой газете «Правда Севера».

Моя литературная деятельность не встречала дурной оценки здесь, в Вологде. Работой своей, ДЕЛОМ я хочу окончательно ликвидировать те политические ошибки, исправить те игравшие на руку врагам советского строя поступки, которые я сделал когда-то и за которые поплатился высылкой из Москвы.

Сегодня меня вызвали в спецсектор ГПУ и объявили, что место ссылки до конца срока мне переменят на Казахстан. Теперь это меня очень огорчило. Я рассматриваю это как ответ на мои ходатайства позапрошлого и прошлого года, когда я стремился в Среднюю Азию по причинам, указанным выше. Но теперь, как видите, обстоятельства резко изменились. Я чувствую себя полезным именно здесь, я изучил местную обстановку, под руководством северной партийной организации я хочу помогать трудящимся Северного края проводить в жизнь исторические решения XVII съезда партии, безусловно верную политику вождя партии И. В. Сталина.

Я прошу до конца срока ссылки оставить меня здесь, в Северном крае, в Вологде. Считаю, что перевод меня в Казахстан не принесёт пользы никому и ничему. Мне это, во всяком случае, не полезно, а вредно. Переезд, устройство на работу, освоение этой работы, устройство бытовых условий отнимут месяцы. А эти месяцы нужны мне на дальнейший сбор материалов и завершение книги, о которой я упоминаю. Так я и думал использовать те недолгие месяцы (уже годы!) ссылки, которые остаются. И после этого я, вероятно, буду продолжать работы по Северному краю, во всяком случае, с удовольствием и пользой для себя и других поработаю в газете «Красный Север», где я, по-видимому, не лишний.

Думаю, что моё ходатайство поддержат и руководитель газеты «Красный Север», и писательская общественность Северного края.

Переезд в Казахстан, кроме отрыва от работы над книгой и газетной работы, кроме потери драгоценного времени, ничего мне нынче летом не сулит.

ПРОШУ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ВОЛОГДЕ.

Пользуюсь в этом заявлении случаем заявить ещё раз, что я давно покончил со своими политическими ошибками и заблуждениями. Стараюсь доказать это своей работой. Единственно, что меня тяготит, - это позорное звание ссыльного. Не возбуждая в этот раз официального ходатайства о досрочном освобождении, я всё же заверяю вас, что, освободившись от позорного звания ссыльного, я буду продолжать начатую работу с ещё большей энергией и радостью.

Леонид МАРТЫНОВ

Итак, ни Средняя Азия, ни тем более Казахстан не привлекали ссыльного писателя. К тому временя он был уже женатым человеком. И мог с благодарностью написать о Вологде:

Из заявления в ОГПУ мы узнаём и о том, что Л. Н. хлопотал о своём досрочном освобождении, но безуспешно. В деле «бригады» эти письменные просьбы поэта отсутствуют, как, впрочем, отсутствуют и полтора десятка листов, указанных на последней странице пухлого тома. Зная чекистские методы работы, не приходится сомневаться, что листы были изъяты для уничтожения. Воланд ошибался: рукописи горят.

_________________

* Ст. и С. Куняевы. Растерзанные тени. М., 1995, c. 61. В.Огнев. Блики памяти. - «Знамя», 1997, № 12, c. 138 - 139.

** После смерти Сталина в фондах КГБ прошла очередная инвентаризационная зачистка, и дело сибиряков получило новые шифры: № 577559 и собственно архивный: Р-35052.

Вместо предисловия

«Поэзия как волшебство» – так озаглавил одну из своих поэм Леонид Мартынов. Это же определение подходит и к творчеству самого Л. Мартынова. Создав свое поэтическое «Лукоморье», играя на своей «волшебной флейте» поэт сам превратился в волшебника-творца, не потеряв земли под ногами, не сбившись к пустой мечтательности. «Художник приходит в мир, чтобы увидеть мир заново…»,– так определил Мартынов призвание поэта. «В поэзии я ценю больше неповторимость, будь то неповторимость «Слова о полку Игореве» или стихов Маяковского или Ахматовой, словом, всё то, что не столько вытекает из традиции, сколько порождает её, люблю порождателей, а не подражателей».
Были и есть подражатели Маяковского, Есенина, Бродского… А подражателей Мартынова нет!

Четверть века поэта нет с нами, но его «волшебная флейта» звучит также современно, как и прежде. Его флейта имеет много тембров и регистров: злободневность, архаика, философия, история…
При этом поэзия Л.Мартынова – не досужее чтиво. Многие его стихи требуют умственной работы, прочтения в полном значении этого слова. Точнее, чем сам Мартынов, не скажешь:

Есть книги –
В иные из них загляни
И вздрогнешь:
Не нас ли
Читают
Они!

22 мая 2005 исполняется сто лет со дня рождения Леонида Николаевича Мартынова. К этому событию и приурочена данная публикация.

М. Орлов

Рождение поэта

Л.Н.Мартынов родился 9 (22) мая 1905 года в городе Омске в разночинной семье. Отец Николай Иванович – техник путей сообщений. Мать Мария Григорьевна (урождённая Збарская) –дочь военного инженера, учительница.
Раннее детство поэта прошло в служебном вагоне отца. Только перед первой мировой войной отец Леонида Мартынова окончательно поселился в Омске и перешёл на службу в Управление железных дорог Сибири. Мартыновы жили в бывшем доме ссыльного поселенца Адама Вальса, на улице Никольской (ныне – улица Красных Зорь).
Вот что писал об отроческих годах Леонида Мартынова, исследователь его биографии и творчества В. Дементьев: «Пути заядлого книгочия привели его, еще до поступления в гимназию, в городские библиотеки. В мужскую гимназию города Омска он поступил разнообразно и широко подготовленным юношей. Гимназисту Мартынову легко давались древние и новые языки, история, география, вообще гуманитарные науки. Однако на его духовное и нравственное формирование в ещё большей степени оказывала атмосфера городской жизни, родного дома, семьи…Никольская и близлежащие улицы, равно как и находившийся неподалёку Казачий базар, позволяли остро почувствовать подростку
поразительную смесь языков, обычаев, нравов, одежд обитателей этих городских кварталов, заселённых ремесленниками, мелкими служащими, домовладельцами вроде Адама Вальса. Здесь звучал колокол крохотного костела и слышался звон трамвая, цоколи подковы ломовых и на базарной площади мелькали лисьи малахаи киргизов, бархатные шапочки казашек, виднелись казачьи папахи и картузы мастеровых из ссыльнопереселенцев». Может быть, уже тогда в юном Мартынове зрела мысль о близости, одновременности на шкале культуры самых далеких друг от друга понятий, явлений, эпох.
Началась первая мировая война.

Так вдали, в глуши, в Сибири,
На народ смотрел народ –
В представлениях о мире
Назревал переворот…

(«Сколько ты ни шевелись там…»)

Первые стихи Мартынова написаны под влиянием поэзии И. Анненского, В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса, И. Северянина и других поэтов.

По свидетельству современников, Мартынов встретил Октябрь восторженно. Будучи непосредственным свидетелем революционных событий, поэт многократно обращался в своём творчестве к событиям той эпохи. Но восторженность не помешала поэту видеть революционные события во всём их многообразии и противоречивости.

Выдвинутые подбородки,
Суковатые кулаки…
Это было в рабочей слободке
Над гранитным бортом реки.

__
так у В. Дементьева

Сцапали фараона:
«А ну-ка сюда волоки!»,
Нынче не время оно
Над гранитным бортом реки.

И разговор короткий –
Слова не говоря…
Это было в рабочей слободке
В пламени Октября…

(«Выдвинутые подбородки…»)

Это стихотворение написано Мартыновым, когда ему было пятнадцать лет от роду!
А в шестнадцать лет он пишет:

Звёзды пятиугольные
Вместо сердец у нас.
Мечтой о благополучии
Мы оперируем зло,
Ждём, чтоб огнями не жгучими
Будущее зацвело.
И притворяемся глупыми –
Умными жить больней…

(«Мы – футуристы невольные…», вариант)

Позднею ночью город пустынный
При бертолетовых вспышках зимы.
Нежная девушка пахнет овчиной,
И рукавички на ней и пимы.

Нежная девушка новой веры –
Грубый румянец на впадинах щек,
А по карманам у ней револьверы,
А на папахе алый значок.

Может быть, взять и гранату на случай?
Памятны будут на тысячи лет
Мех полушубка горячий, колючий
И циклопический девичий след.

(«Позднею ночью город пустынный…»)

В Омске, как мы знаем, находилась ставка Колчака. В 1919 году Мартынов пишет:

Бегут вассалы Колчака,
В звериные одеты шкуры,
И дезертир из кабака
Глядит на гибель диктатуры.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И лес лилов, и снег стал розов,
И розовая ночь была,
И с отступающих обозов
Валились мертвые тела.

За взрывом взрыв над полем боя
Взлетал соперником луне,
И этот бой покрыл былое,
И день настал
В другой стране.

Чуть позднее (в 1924) Мартынов пишет поэму «Адмиральский час», посвященную пребыванию армии Колчака в Омске.
С начала двадцатых годов Мартынов работает оперативным журналистом различных газет Омска. Одно время он работал вместе с известным писателем Сергеем Залыгиным, который вспоминал: «Боже мой, какие дежурные очерки писал я и какие необыкновенные – он! Уже по самому материалу необыкновенные, свойственные только ему и никому больше.
Вот он пишет о спасателе водной станции на Иртыше, который, сам не умея плавать, но хорошо управляя лодкой и пользуясь им самим изобретённой снастью, уже спас несколько человек.
И ругали его на редакционных летучках: и чего только он пишет? Где выкапывает? «Спасатель не умеет плавать, это же товарищи, позор, а наш корреспондент делает такого человека чуть ли не положительным героем!» …Нам был нужен очерк о «типичном» и совершенно понятном для читателя, критика его очерков к этому и сводилась: «Читатель не поймет!»…».

Об этих временах Мартынов вспоминал:

Приятель, отдал молодость свою
Ты в дар редакционному безделью.
Газетчик ты и мыслишь нонпарелью, –
Я хохоча прочел твою статью.
Тебе ль касаться ведомственных тем!
Ведь наших дней трескуч кинематограф,
Ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф –
И тот не в силах уследить за всем.

(«Корреспондент», отрывок, 1927)

Строка «ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф» оказалась для Мартынова пророческой. Второго июля 1932 года он был осуждён Особым Совещанием при Коллегии бывшего ОГПУ по ст. 58-10 УК к высылке на три года в г. Вологду. И хотя в Вологде Мартынов работал по специальности – хроникёром в газете «Красный Север», он был окольцован «вдумчивым биографом» до последних дней жизни. (Поэт был реабилитирован через девять лет после смерти – в 1989 году.) В этот период Мартынов свои стихи публиковал под псевдонимом Мартын Леонидов. Сам поэт так называл причину ссылки: «Был гоним за ношенье сказочной дохи».
В Вологде Л. Мартынов знакомится со своей будущей женой – Ниной Анатольевной Поповой, работавшей в то время секретарем-машинисткой в редакции газеты «Красный Север».

Сонм мотыльков вокруг домовладенья
Порхал в нетерпеливом хороводе,
Но, мотыльков к себе не допуская,
Домохозяин окна затворил,
И мне, судьбой дарованному гостю,
Открыл он двери тоже неохотно.
Я понял, что ночное чаепитье
Организовано не для меня.

Я это понял.
Что же было делать?
Вошел я.
Сел к столу без приглашенья.
Густое ежевичное варенье
Таращило засахаренный глаз;
И пироги пыхтели, осуждая;
И самовар заклокотал, как тульский
Исправник, весь в медалях за усердье,–
Как будто б я всё выпью, всё пожру!

«Она приехала!» – сказал художник.
И вот я жду: поджавший губки ангел,
Дыша пачулями, шурша батистом,
Старообразно выпорхнет к столу.

Но ты вошла…
Отчетливо я помню,
Как ты вошла – не ангел и не дьявол,
А теплое здоровое созданье,
Такой же гость невольный, как и я.
Жена ему?
Нет! Это толки, враки.
Рожденному в домашнем затхлом мраке,–
Ему, который высох, точно посох,
Вовек не целовать такой жены!

Я это понял.
Одного лишь только
Не мог понять: откуда мне знакомы
Твое лицо, твои глаза, и губы,
И волосы, упавшие на лоб?
Я закричал:
«Я видел вас когда-то,
Хотя я вас и никогда не видел.
Но тем не менье видел вас сегодня,
Хотя сегодня я не видел вас!»
И, повторяя:
«Я вас где-то видел,
Хотя не видел…
Чаю?
Нет, спасибо!»
Я встал и вышел,
Вышел на веранду,
Где яростно метались мотыльки.

Ты закричала:
«Возвратитесь тотчас!»
Я на веранду дверь открыл широко,
И в комнату ворвалось сорок тысяч
Танцующих в прохладе мотыльков.
Те мотыльки толклись и кувыркались,
Пыльцу сшибая с крылышек друг другу,
И довели б до головокруженья,
Когда б я не глядел в твои глаза.

(«Подсолнух», отрывок)

В 1935 году, после окончания ссылки, Мартыновы возвращаются в Омск. Процитирую уже упоминавшегося В. Дементьева: «Жили Мартыновы, как и прежде, в том же домике, некогда принадлежавшем Адаму Вальсу, в комнате, переоборудованной из бывшей передней. Здесь-то, в этом закутке, как называл комнатку Леонид Мартынов, где умещались кровать да стол для работы, освещенный даже днем электрической лампой, и была написана поэма «Правдивая история об Увенькае».
В эти же годы, до войны, Мартынов пишет ещё три поэмы «Тобольский летописец», «Русский инженер», «Рассказ о Василии Тюменце». Главные герои его поэм – правдоискатели, готовые во имя справедливости и истины пойти на любые жертвы, а сами поэмы – исторические летописи.
К концу тридцатых годов Мартынов уже известен не только в Сибири, но и в обеих столицах. В 1940 году в московском издательстве «Советский писатель» вышла его книга «Поэмы». Заметное место в творчестве Мартынова этого периода занимает стихотворение «Замечали – по городу ходит прохожий…».

Замечали –
По городу ходит прохожий?
Вы встречали –
По городу ходит прохожий,
Вероятно, приезжий, на нас непохожий?
То вблизи он появится, то в отдаленье,
То в кафе, то в почтовом мелькнёт отделенье.
Опускает он гривенник в щель автомата,
Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата
И всегда об одном затевает беседу:
«Успокойтесь, утешьтесь – я скоро уеду!»
Это – я!
Тридцать три мне исполнилось года.
Проникал к вам в квартиры я с черного хода.
На потёртых диванах я спал у знакомых,
Приклонивши главу на семейных альбомах.
Выходил по утрам я из комнаты ванной.
«Это гость»,– поясняли вы мельком соседу
И попутно со мной затевали беседу:
«Вы надолго к нам снова?»
– «Я скоро уеду»
–«Почему же? Гостите. Придете к обеду?»
– «Нет».
– «Напрасно торопитесь. Чаю попейте.
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте».
Да! Имел я такую волшебную флейту.
За мильоны рублей ту не продал бы флейту.
Разучил же на ней лишь одну я из песен:
«В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!»
Вот о чем вечерами играл я на флейте.
Убеждал я: поймите, уразумейте,
Расскажите знакомым, шепните соседу,
Но, друзья, торопитесь,– я скоро уеду!
Я уеду туда, где горят изумруды,
Где лежат под землей драгоценные руды,
Где шары янтаря тяжелеют у моря.
Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье!
О! Нигде не найдете вы края чудесней!
И являлись тогда, возбужденные песней,
Люди. Разные люди. Я видел их много.
Чередой появлялись они у порога.
Помню – некий строитель допрашивал строго:
«Где чертог? Каковы очертанья чертога?»
Помню также – истории некий учитель
Всё пытал: «Лукоморья кто был покоритель?»
И не мог ему связно ответить тогда я…
Появлялся еще плановик, утверждая,
Что не так велики уж ресурсы Луккрая,
Чтобы петь о них песни, на флейте играя.
И в крылатке влетал еще старец хохлатый,
Непосредственно связанный с Книжной палатой:
«Лукоморье! Изволите звать в Лукоморье?
Лукоморье отыщете только в фольклоре!»
А бездельник в своей полосатой пижамке
Хохотал: «Вы воздушные строите замки!»
И соседи, никак не участвуя в споре,
За стеной толковали:
«А?»
– «Что?»
– «Лукоморье?»
– «Мукомолье?»
– «Какое еще Мухоморье?»
– «Да о чем вы толкуете? Что за исторья?»
– «Рукомойня? В исправности».
– «На пол не лейте!».
– «Погодите – в соседях играют на флейте!»
Флейта, флейта!
Охотно я брал тебя в руки.
Дети, севши у ног моих, делали луки,
Но, нахмурившись, их отбирали мамаши:
«Ваши сказки, а дети-то все-таки наши!
Вот сначала своих воспитать вы сумейте,
А потом в Лукоморье зовите на флейте!»

(«Замечали – по городу ходит прохожий…», отрывок)

Это стихотворение включено во все прижизненные издания стихов поэта. Как хороши бытовые обороты в этом романтическом стихотворении, которое наполнено современными реалиями. А как великолепно звучат канцеляризмы! «Мартынов вводит газетную, бытовую лексику смело и перемежает областными речениями, древними словами. Как самоцветы сверкают разными гранями слова в его стихах. От этого создается такая объемность, как сказал бы Гоголь «зернистость» языка»,– так восторженно прокомментировал это стихотворение поэт Евг. Винокуров. Стихотворения «Подсолнух» и «Замечали – по городу ходит прохожий…» – бесспорные жемчужины русской поэзии, написанные сложившимся мастером. Да и сам поэт недвусмысленно заявляет об этом, отчетливо проводя грань между художником и обывателем.
Л.Н. Мартынов в этот период работает редактором омского областного книжного издательства.

Ты – царь? Цари!

В первые и самые напряженные месяцы войны Л. Мартынов писал много, писал
вдохновенно, писал с твердой уверенностью в нашей окончательной победе. Его стихотворения были собраны в две книжки – «За Родину!» (1941) и «Мы придем!» (1942).
Самым ярким выступлением военных лет был его очерк «Вперед, за наше Лукоморье».
«Сибирь пришла, чтобы победить. Она победит!» – так четко определил значение очерка поэт Георгий Суворов в своем письме, которое было приложено к отдельному изданию очерка.
В 1942 году поэт принят в Союз писателе СССР.
Важной вехой для Мартынова было издание сборника стихов «Лукоморье» («Советский писатель»,1945). Поэт Николай Старшинов вспоминал: «…Помню, как в 1945 году его книга «Лукоморье» ходила по рукам, в библиотеке Литературного института имени А.М. Горького взять ее было невозможно.
Нас захватила необычность его стихов, их свободная разговорная стихия, мудрость, покорила улыбка поэта – то добрая, а то ироническая; сказочность, переплетающаяся с самыми достоверными подробностями жизни».
Выше упоминалось, что поэт уже был «гоним за ношенье сказочной дохи». Когда в 1946 году в омском издательстве вышла книга стихов «Эрцинский лес», то книга подверглась разнузданной и несправедливой критике. Тираж пошел под нож! ПОСЛЕДУЮЩИЕ ДЕВЯТЬ ЛЕТ МАРТЫНОВА НЕ ПЕЧАТАЛИ.

Мир завистников и злыдней
Всё ехидней, всё опасней…

Красота всё безобидней,
Миловидней и прекрасней.

Чтоб они не смели трогать
И сживать тебя со света,
Покажи им острый коготь –

Будь уверена, что это
И тебя не опорочит,
И мерзавцев озадачит!

А она в ответ хохочет
Так печально, будто плачет.
(«Красота»)

Поэт на целое десятилетие уходит в переводы. Венгры Шандор Петефи, Аттила Йожеф, Дюла Ийеш, Антал Гидаш, сербка Десанка Максимович, поляки Констанцы Галчинский, Адам Мицкевич, Юлиан Тувим, чехи Иржи Волькер и Витезслав Незвал, итальянец Сальваторе Квазимодо, чилиец Пабло Неруда – далеко не полный перечень поэтов, переводимых Мартыновым. Литературоведы подсчитали, что всего Мартыновым переведено более 100000 поэтических строк. Этот титанический труд не остался незамеченным, но … правительством Венгерской Народной Республики. В 1949 году он награждается венгерским орденом Серебряный крест, а в 1970 году – орденом Золотая звезда.
Поэт вынужден писать в «стол». Следует сказать, что Мартынов не был ни диссидентом ни антисоветчиком и, конечно же, мог бы писать о «пашнях и стройках». Поэта-мыслителя волновали другие, глобальные, вселенские проблемы. Отвечая своим «гонителям», поэт пишет:

Я понял!
И ясней и резче
Жизнь обозначилась моя,
И удивительные вещи
Вокруг себя увидел я.

Увидел то, чего не видит
Иной вооруженный глаз
И что увидеть ненавидит:
Мир я увидел без прикрас!

Взор охватил всю ширь земную,
Где тесно лишь для пустоты.
И в чащу он проник лесную,
Где негде прятаться в кусты.

Я видел, как преображала
Любовь живое существо.
Я видел Время, что бежало
От вздумавших убить его.

Я видел очертанья ветра,
Я видел, как обманчив штиль.
Я видел тело километра
Через тропиночную пыль.

О, вы, кто в золоченой раме
Природы видите красу,
Чтоб сравнивать луга с коврами
И с бриллиантами росу,–

Вглядитесь в землю, в воздух, в воду
И убедитесь: я не лгу,
А подрумянивать природу
Я не хочу и не могу.

Не золото – лесная опаль,
В парчу не превратиться мху,
Нельзя пальто надеть на тополь,
Ольху не кутайте в доху;

Березки не рядите в ряски,
Чтоб девичью хранить их честь.
Оставьте! Надо без опаски
Увидеть мир, каков он есть!

(«Я понял…», 1947)

Позднее Мартынов добавляет:

Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.

Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем,
То есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!

(«Поэзия отчаянно сложна…»)

В конце сороковых годов Мартынов становится жителем Москвы. Вместе с женой он поселяется в районе старых Сокольников в ветхом, еще конца девятнадцатого века, деревянном доме. В. Дементьев пишет об этом периоде жизни Мартынова: «Здесь, в Москве, Леонида Мартынова в неизмеримо большей степени, чем в молодости, стали занимать общие мировоззренческие вопросы… Облик гигантского города привлекал Мартынова и своим космизмом, и своим особым – ускоренным – ходом времени, и своими чудесами и превращениями…».
Мартынову было дозволено печататься в 1955 году. Вышел его новый сборник под скромным названием «Стихи», который получил огромный общественный резонанс.
Читатель заждался его «странного» лирического героя, его сложных смысловых ассоциаций, его метафорического языка.

А. Пушкин в сонете «Поэту» наставлял собратьев по перу: «Ты – царь!». Да и сам Мартынов в стихотворении «Царь природы» восклицал: «О царь! Прошу тебя: цари!». И поэт царил. За письменным столом Мартынов был самодержцем творческого процесса:

Из смиренья не пишутся стихотворенья.
И нельзя их писать ни на чье усмотренье.
Говорят, что их можно писать из презренья.
Нет!
Диктует их только прозренье.

Конечно, поэта волновали не только проблемы творчества, мироощущения. Он автор множества лирических произведений.

День кончился.
Домой ушел кузнец –
Знакомый, даже свойственник мне дальний.
Я в кузнице остался наконец
Один.
И вот, склоняясь над наковальней,
Ключ для очей, для уст и для сердец
Я выковал.
Мерцал он, как хрустальный,
Хоть был стальным,– та сталь была чиста,
И на кольце твое стояло имя.
Тебе я первой отомкнул уста.
Но тотчас их связала немота –
Так тесно сблизились они с моими!
Тут сердце я открыл твое ключом,
Чтоб посмотреть, что будет в нем и было.
Но сердце не сказало ни о чем,
Чего б не знал я. Ты меня любила.
И я решил открыть твои глаза,
Чтоб видеть всё смогли они до гроба.
Но за слезой тут выпала слеза…
Я говорю: не радость и не злоба,
А слёзы затуманили глаза,
Чтоб ничего не мидели мы оба!

(«Ключ»)

* * *
Добрая женщина,
Пожилая,
Мне рассказала, что видела сон –
Будто бы с неба спустился, пылая,
Солнечный луч, и попался ей он
В голые руки, и щекотно, колко
Шел сквозь него электрический ток…
Кончик луча она вдела в иголку –
Вздумала вышить какой-то цветок,
Будто из шелка…
И тем вышиваньем
Залюбовался весь мир, изумлен.

Женщина, с искренним непониманьем,
Робко спросила: «К чему этот сон?»

Я объяснил ей, что сон этот в руку!
Если уж солнцем пошла вышивать –
Это не склоку сулит и не скуку
И неприятностям тут не бывать.
Это навеяно воздухом вольным!
Ведь не способна ни рваться, ни гнить
Даже в ушке этом тесном игольном
Великолепная светлая нить.
«Будьте,– сказал я,– к удаче готовы!
Так не приснится и лучшей швее
В перворазрядном большом ателье».

Женщина робко сказала:
«Да что вы!»

(«Сон женщины»)

Эти стихотворения характерны для Л. Мартынова. Соседство реалий и фантазий (свойственник мой дальний – ключ для сердец; женщина пожилая – солнцем пошла вышивать) создает неповторимый, свойственный только для Мартынова колорит, декорацию. Мартынов никогда не был фотографом злободневности, оставаясь художником-импрессионистом, при этом не срываясь в бездну абстракции. Поэт не делал из своего метода тайны:

Меня томили
Сложные вопросы,
Которые поставить я взялся,
И улетел я от житейской прозы
В поэзию, как будто в небеса.

Но не могу смотреть как на чужую
На эту Землю, близкую вдали,
И вот с высот небесных нисхожу я
В поэзию, как будто в глубь Земли.

И не вини меня в непостоянстве,
О, небо грез, с чьих грозных круч я слез
В предел Земли, которая в пространстве
Не что иное, как комок небес!

(«Кусок небес»)

Казалось бы, Л. Мартынов приоткрыл завесу, простите за клише, своей «творческой лаборатории»,– изучай, перенимай! Но пока этого сделать никому не удалось!

Если прочитать стихи, скажем, С. Есенина в хронологическом порядке, то даже не литературовед безошибочно почувствует разницу между стихами раннего Есенина и стихами зрелого Есенина. Л. Мартынов и здесь стоит особняком. Стихи Мартынова хронологически неразличимы. Поднявшись в пятнадцать лет на гроссмейстерский уровень (пользуясь шахматной терминологией), поэт никогда не опускался до уровня перворазрядника. В том возрасте, когда отроки только осваивают рифмы типа «кровь – любовь», «осень – просинь», поэт создавал технически совершенные,
«взрослые» по тематике, стихи. Этот феномен Мартынова трудно объяснить, ведь он поэтически мужал в провинциальном Омске, далеком от поэтического бомонда (а может быть, в этом и кроется разгадка?). Видимо, прав был С. Маршак, когда писал не то в шутку, не то всерьез:

Мой друг, зачем о молодости лет
Ты сообщаешь публике читающей?
Тот, кто не начал, – не поэт,
А кто уж начал, тот – не начинающий.

Не без иронии, Мартынов писал тем, кто пытался алгеброй поверить его, мартыновскую гармонию:

Творим мы из чего-то что-то,
но что творим мы из чего,–
не ваша, умники, забота.
И в том искусства торжество!

(Как тут не вспомнить ахматовское: «Когда б вы знали из какого сора…»)

Несколько слов о технике Л.Н. Мартынова.
Талантливый композитор безошибочно определяет тональность своего будущего произведения, которая позволяет ему раскрыть ту или иную музыкальную тему. Такое же «чутье» было свойственно и Мартынову. В его творчестве мы обнаруживаем почти все устоявшиеся формы и размеры: от двустиший до поэм, от ямба до гексаметра, от метрической прозы до верлибра. Добиваясь совершенства той или иной формы, Мартынов, тем не менее, никогда не принадлежал к лагерю «акмеистов» с их жестко поставленной задачей «стихотворного мастерства». Зачастую Муза Мартынова покидала железную клетку догм и «правил» стихосложения. В этом смысле характерно стихотворение «Тишина» (отрывок):

– Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?
– Я хотел бы. В ночь ледостава.
– Но отыщешь ли лодку, хотя бы одну,
И возможна ли переправа
Через темную Тишину?
В снежных сумерках, в ночь ледостава,
Не утонешь?
– Не утону!
В городе том я знаю дом.
Стоит в окно постучать – выйдут меня встречать.
Знакомая одна. Некрасивая она.
Я ее никогда не любил.
– Не лги!
Ты ее любил!
– Нет! Мы не друзья и не враги.
Я ее позабыл.
Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне,
Что нарушена переправа,
Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине
В снежных сумерках, в ночь ледостава…

Поэт Евг. Винокуров писал: «Или вот «Река Тишина». В таинственном стихотворении, написанном нервным, каким-то задыхающимся ритмом, включен диалог такой бытовой, современный, который придает этому стихотворению еще большую тревожность и загадочность». Выскажу собственное мнение: создать подобный «нервный и задыхающийся» ритм куда сложней, чем вписаться, скажем, в онегинскую строфу.
Да и в традиционные формы поэт привносил элементы новизны. Еще в 1921 году он написал сонет «Алла» (поэту 16 лет):

Вы уедете скоро. У платформы вокзала
Будет биться метель в паровозную грудь.
Улетая, завьюжится талая муть.
Я назад возвращусь, спотыкаясь о шпалы.

Рыжеокая девушка, белая Алла,
Не забудьте, кончая намеченный путь,
Сквозь окошко вагона свой стан перегнуть,
Удивляясь, как быстро Сибирь убежала.

И, взлетая на черную спину Урала
И спускаясь в долину голодных смертей,
Вспоминайте о том, как простились устало

Мы с больными улыбками умных детей,
Чтобы встретиться вновь в суете карнавала
Под веселыми масками старых чертей.

Нетрудно заметить, что сонет написан не ямбом, традиционным для сонета, а анапестом.
Характерно для Мартынова следующее стихотворение:

Когда раскапывали Помпею,
Был обнаружен в пепле ряд пустот,
И затруднялись люди, не умея
Какой-то метод, этот или тот,
Тут применить, чтоб разгадать загадку.
Но всё же догадались наконец,
С раствором гипса приготовить кадку,
Лить в дырку гипс, как в формочку свинец.
И этот гипс, заполнив пустоту,
Застыл и принял очертанья тела,
Которое давно уже истлело
В объятьях пепла, и не красоту
Являл тот слепок, а предсмертных мук
Невыразимо ясную картину –
Несчастного помпейского детину,
От глаз не отрывающего рук.

Я видел эту жуткую статую,
Напоминающую о беде.

И если слышу проповедь пустую,
Хоть чью угодно, безразлично где,
И если слушаю пустые строфы,
И перед беспредметным полотном,–
Я думаю лишь только об одном:
А какова причина катастрофы?

Первая строка стихотворения больше похожа на прозу. Подобный «затакт» (так часто встречающийся в музыке) Мартынов применял часто. Но вот парадокс: попробуйте забыть первые две строки этого стихотворения. Не удастся! Здесь мы соприкасаемся с настоящими тайнами творца («Дело пахнет искусством»,– строка Мартынова).
Поэт не боится вставить в стихотворение «непоэтические» слова: кадка, дырка, формочка. Сочетание «высокого штиля» и «прозы жизни» – излюбленный прием Мартынова. Позднее этот приемом широко использовал И.Бродский. Но планка «прозы жизни» Бродского иногда опускалась до натурализма, что придавало явно выраженный оттенок цинизма и, в ряде случаев, снобизма. Мартынов же всегда оставался интеллигентом, оптимистом.
Язык Мартынова богат: от фольклора до научных терминов. И здесь Мартынов – из ряда вон. Ему удалось избежать стилизации «под фольклор» (чего не смог избежать даже Н. Клюев). С другой стороны, поэт никогда не кичился своей ученостью, не превращал поэзию в ребус или трактат (а это уже «грешок» многих современных авторов). Стихи Мартынова читаются без энциклопедического словаря. Ему был чужд словесный эквилибр: он не писал ни акростихов, ни палиндромов, ни прочих стихов «для зрения». Мартынов не «снимал скальп» со словоформ, как это делал Хлебников.
В стихах Мартынова нет морализирования, нет наставлений, но постоянно чувствуется какая-то неназойливая нравственная струна. Поэт не скрывал своего мнения о каком-то событии, явлении и, порой, бывал категоричен:

И вскользь мне бросила змея:
«у каждого судьба своя!»
Но я-то знал, что так нельзя –
Жить извиваясь и скользя.

У поэта было право на подобную категоричность – он прожил свою жизнь именно так: не «извиваясь» и не «скользя».
В своих поэмах Л. Мартынов часто прибегал к сверхдлинным размерам с внутренними рифмами.

Известно, что в краю степном, в старинном городе одном,
жил Бальмонт – мировой судья.
Была у Бальмонта семья.
Все люди помнят этот дом, что рядом с мировым судом
стоял на берегу речном, в старинном городе степном…

(Начало поэмы «Поэзия как волшебство»)

____
– Известно, что С. Есенин некоторые стихи писал в два этапа. На первом этапе поэт создавал совершенный, с точки зрения «правил» стихосложения, набросок. На втором этапе поэт сознательно «портил» стихи: вводил перебои ритма и даже ухудшал рифму. Мне представляется, что этим приемом пользовался и Л. Мартынов.

В современной поэзии длинные и сверхдлинные размеры – не редкий гость, но авторы не утруждают себя поиском внутренних рифм, при этом рифмовка окончаний строк становится почти незаметной – велика длина строк (впрочем, и эта техника имеет право на существование).
Леонида Мартынова отличала удивительная чуткость к скрытым возможностям языка и необычайно активное, властное отношение к слову. Мартынов мог к одному словесному корню присоединить самые неожиданные флексии – и тогда возникало чудо стиха:

Жухни,
Черт Багряныч,
И одно пророчь:
«Будет луночь, саночь! Всё иное прочь!»

(«Черт Багряныч»)

Инструментовка некоторых стихов поражает:

Что я пишу?
О, я хорошо соображаю, что я пишу,
Вновь и вновь преображаясь в мятущегося юношу,
С бурсаками припадавшего к медоквасному ковшу
Много прежде, чем с буршами выпить кипучего пунша.

(«Много прежде»)

Много ли подобных примеров в русской поэзии? И опять кусок прозы: «Что я пишу? О, я хорошо соображаю, что я пишу…», и опять «затакт», и опять эти строчки не забываются…
Пророчество в поэзии Мартынова – это тема отдельного исследования. Ограничимся лишь стихотворением, написанным за четверть века до Чернобыля:

Где-то там
Испортился реактор
И частиц каких-то напустил.
Известил о том один редактор,
А другой не известил.
И какой-то диктор что-то крикнул,
А другой об этом ни гу-гу.
Впрочем, если б и никто ни пикнул,
Всё равно молчать я не могу!

(«Где-то там…)

Мы всё обратно вечности вернём

В семидесятые годы вышло несколько книг Л. Мартынова. Он – признанный поэт. В 1971 году Мартынов награждается орденом Трудового Красного Знамени. В 1974 году поэт удостоен Государственной премии СССР и награждается ещё одним орденом Трудового Красного Знамени, а в 1976 году – болгарским орденом Кирилла и Мефодия.
Пришло время осмысления пройденного пути, подведения итогов.
На излете жизни Мартынов пишет супруге:

Он залатан,
Мой косматый парус,
Но исправно служит кораблю.
Я тебя люблю.
При чем тут старость,
Если я тебя люблю!

Может быть,
Обоим и осталось
В самом деле только это нам,–
Я тебя люблю, чтоб волновалось
Море, тихое по временам…

Леонид Мартынов в книге «Узел бурь» заметил, что самые лучшие стихи те, которые написаны «несмотря ни на что». В. Дементьев пишет: «Это «несмотря ни на что» было и оставалось его пафосом и его душевной опорой до последних дней жизни, когда невзгоды одна за другой обрушивались на него: не стало жены и верного друга Н.А. Мартыновой-Поповой, болезнь и одиночество, казалось бы, совсем одолели поэта. Правда, близкие друзья помогали Леониду Мартынову всем, чем могли, но несравненно большую помощь он оказывал себе сам, продолжая писать «несмотря ни на что»! Его жизнь была жизнью подвижника…». За год до смерти поэт пишет:

Приходит время уверять,
Что нету равных мне по силе,
Приходит время умерять
Свои могучие усилья.

Приходит время убирать
Сеть паутины в доме отчем,
Приходит время умирать,
Но и оно проходит, впрочем!

(«Приходит время»)

Последнее пророчество поэта:

Мы всё обратно вечности вернём –
Жизнь, взятую лишь напрокат и даром,
Но дай мне, небо, с ней покончить днем –
Срази однажды солнечным ударом!

И небеса вняли мольбам поэта: Л.М. Мартынов умер от удара (инсульта) 21 июня 1980 года, похоронен на Востряковском кладбище.

Сделан шаг.
Еще не отхрустела
Под подошвой попранная пыль,
А Земля за это время пролетела
Не один десяток миль…
Множество каких-то древних стадий,
Русских верст, китайских ли –
Все это осталось где-то сзади
И назад не повернуть Земли.
И не забежать, опережая,
И ее в объятиях не сжать;
Умоляя или угрожая,
Все равно ее не задержать –
Эту Землю,
Землю на которой
Захрустел под микропорой шлак,
Землю, послужившую опорой,
Чтобы сделать
Следующий
Шаг!

ПРИЛОЖЕНИЯ

Лет через сто,
А то и через двести,
А то и через тысячу почти,
Поэты, не пропавшие без вести,
Вновь удостоимся мы быть в чести.

Нас воскресят, изучат, истолкуют,
Порой анахронизмами греша…
Но что-то не особенно ликует
От этого бессмертная душа.

И мы не лопнем от восторга, ибо
Нас разглядеть и опыт наш учесть
И раньше, разумеется, могли бы!
Но вообще –
Благодарим за честь!

Леонид Мартынов

Л. Мартынову

Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья
и очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто –
правила деленья!
Забыл – подумать –
правила деленья.
Ошибка!
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем, и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
куда ушла из дому,
не знаем,
отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном, и неновом, –
как и всегда, немодном и неновом,
да, как всегда, немодном и неновом, –
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
«Ну что такое?
Где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся? –
Трет рукою лоб. –
Ах, вот он!..
Что ж,
как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
я старею.
И что уж тут поделаешь –
старею…»
Мы слышим –
дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
какой-то беззащитно неумелый,
под снегом,
мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
как деревья,
белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного –
и настолько белый,
что среди них
его не разглядишь.

Евгений Евтушенко

Ночной разговор

Вы ночевали на цветочных клумбах?
Вы ночевали на цветочных клумбах? –
Я спрашиваю.
Л.Мартынов

Вчера Мартынов мне приснился…
Его спросил я без затей:
– Как мне стихи наполнить смыслом?
Ямб предпочесть или хорей?

– Набор вопросов измочален
ещё в эпоху изб-читален.
Мы очень странно поступаем:
когда мы воздух сотрясаем,
то все основы потрясаем
тем, чем мы воздух сотрясаем.
В словесном щебне вечно роясь,
его находим. Слово. То есть
необходимое нам слово.
Нет, мы не головы морочим,
а кривду топчем, топчем, топчем.
Я повторяю: кривду топчем.
И воспеваем Лукоморье,
а не гнилое мухоморье.
Не мрём, а реем мы на реях,
там, где свирепствуют бореи
у берегов Гипербореи.
А может, в речку Тишину
ныряем – сразу в быстрину.

А вы твердите, мол, хореи…

Максим Орлов

М. ОРЛОВ

ЛЕОНИД МАРТЫНОВ

(к столетию со дня рождения)

БРАТСК 2005

М. ОРЛОВ

ЛЕОНИД МАРТЫНОВ